слишком верили в их практические перспективы. Логика подсказывала, что после одноразовых “Востоков”, “Восходов” и “Союзов” следовало попробовать создать многоразовый космический корабль типа “Шаттла” и “Бурана”, только поменьше, одно-двухместный. Но логика у всех заинтересованных сторон была своя – и со всеми приходилось бодаться. С министром обороны маршалом Малиновским – чтобы министерство заказывало космические аппараты; с его преемником Гречко – чтобы начинали создавать многоразовый космический корабль (Гречко прочел их доклад и, “назвав предложение фантастикой, потребовал от космонавтов оставить эту затею и «заниматься делом»” [28]); с ОКБ, которое выступало за дальнейшую автоматизацию и не верило в возможности дремучих летчиков, которые едва-едва могут освоить устройство космических приборов, – чтобы поверили в будущее пилотируемой космонавтики; с инженерами из бюро Челомея, которые требовали строить не корабли, а орбитальную станцию “Алмаз”…

У хорошо сведущего в бюрократических тонкостях Каманина был свой план того, как вернуть стратегическую инициативу и оказаться на Луне первыми: “…убрать Малиновского, передать космонавтику от Крылова к Вершинину <то есть чтобы космонавтику курировал не ракетчик, главком ракетных войск стратегического назначения, а непосредственно ВВС> и допустить космонавтов к руководству космическими делами” [9].

Чего Гагарину не хватает – так это реального Проекта: еще одного полета – просто по орбите, на Луну, вокруг Солнца или на Марс, и вот на этой “тяге в небо” как раз и фокусируются с удовольствием все мемуаристы. О чем они редко упоминают – так это об одном простом обстоятельстве: среди желающих был не один Гагарин, там худо-бедно действовал очень простой механизм, обеспечивающий порядок, – очередь, в которой стояли его ближайшие товарищи, – и пробиваться вперед, только потому, что он Гагарин, а иначе ему будет психологически очень некомфортно, было бы совсем уж свинством: еще не все ребята по разу-то слетали, а он уже лезет по второму. По большому счету у него появлялся шанс слетать во второй раз года после 1970-го.

Да, первый отряд был “боевым братством”, институцией того же рода, что королевские мушкетеры или рыцари Круглого стола; неточность этой аналогии состоит в одном важном обстоятельстве. Космонавтов было много, а возможностей слетать в космос – и перейти из разряда “нелетавших космонавтов” в настоящие – очень мало. “Звездные братья” поневоле были конкурентами друг друга. Особенно отчетливо это проявлялось в отношении “посторонних”; так, какими бы хорошими ни были отношения Гагарина с Терешковой, сколько бы ни водил он в спецсекцию ГУМа “особый бабий батальон при первом отряде” [6], он постоянно уговаривал Королева и Каманина “разогнать капеллу космонавток” [9].

Осенью 1965-го Гагарин начинает готовиться к полету по программе космического корабля типа “Союз” – гораздо более сложного, чем “Востоки” и “Восходы”. Осенью же слетавшие космонавты вместе с Каманиным подают Брежневу – напрямую, через голову командующего ВВС, маршала обороны и даже чересчур увлеченного автоматикой главного конструктора – челобитную, смысл которой в том, что: а) мало летаем; б) государство, ссылаясь на то, что нет средств, не заказывает пилотируемые корабли, за весь 1965-й слетал один “Восход”; в) американцы за тот же период времени запустили уже два “Джеминая” и планируют еще два до конца года. То есть: мы отстаем; вы не на том экономите; скорее дайте денег.

Затея ничем не кончилась – напрямую, из рук в руки, письмо передать не удалось, посреднические инстанции сочувствовали и обнадеживали – да-да, очень важно, будем обсуждать в ЦК; однако тем дело и кончилось. Каманин ворчит: “Никто даже не побеседовал с космонавтами по содержанию письма. Полнейшее равнодушие наших руководителей к космосу можно объяснить только растерянностью и боязнью разворошить серию наших провалов”.

Гагарин будет пытаться встретиться с Брежневым все дальнейшие годы – однако безрезультатно (что и породит конспирологические теории о якобы существовавшей взаимной неприязни Брежнева и Гагарина; последний якобы однажды, на каком-то кремлевском банкете, выплеснул Брежневу в лицо не то рюмку водки, не то бокал шампанского; все это не более чем фольклор).

На самом деле, в 1965 году – и на бумаге – все было далеко не так плохо. На начало 1966-го планы СССР по пилотируемым полетам выглядели следующим образом. “На 1966 год намечается 9 пилотируемых полетов: 4 – на «Восходах» и 5 – на «Союзах». В 1967 году планируется выполнить 14 полетов, в 1968-м – 21 полет, в 1969-м – 14 полетов и в 1970 году – около 20. В общем, за пятилетку предстоит совершить около 80 полетов многоместных кораблей (по два-три космонавта на борту)” [9].

Однако из-за трагической смерти Королева и последовавшей еще через полтора года гибели космонавта Комарова космическая машина СССР стала пробуксовывать. По вине промышленности – по настоятельной просьбе главного конструктора – по соображениям элементарной безопасности – сами поставьте галочку в более подходящем пункте, полеты все время откладывались; никто не хотел брать на себя ответственность. Главное достоинство Королева, по общему мнению, состояло именно в решительности; что и зафиксировано в знаменитом анекдоте “о лунном грунте, робких астрономах и харизматичном главном конструкторе. В течение многочасового совещания Королев никак не мог добиться ответа специалистов на простой и ясный вопрос: Луна твердая или покрыта толстым слоем пыли, в которой космический аппарат может утонуть, как в болоте? Было сказано очень много слов, но ответа не было. Тогда Королев встал и сказал:

– Итак, товарищи, давайте исходить из того, что Луна твердая?

– Но кто может поручиться? Кто такую ответственность на себя возьмет?

– Ах, вы об этом… – поморщился Сергей Павлович. – Я возьму.

Он вырвал из блокнота листок бумаги и размашисто написал: «Луна твердая. С. Королев»[73]” [27].

Страшная гибель Комарова (“было трудно разобрать, где голова, где руки и ноги. По-видимому, Комаров погиб во время удара корабля о землю, а пожар превратил его тело в небольшой обгорелый комок размером 30 на 80 сантиметров” [9]) была для Гагарина и его окружения еще большей травмой оттого, что гибель эта была предсказуемой. Как можно было “решаться на пилотируемый пуск, имея до этого подряд три аварийных беспилотных?” [4]. Это может показаться непоследовательным, однако космонавты пытались не только подгонять начальство, но и притормаживать. Так, есть сведения, что весной 1967-го космонавты передают Брежневу секретное письмо о недоработках планируемого к запуску корабля нового типа “Союз” – с целью предотвратить заведомо неудачный запуск; и эта подача также не была отыграна, и через несколько недель полет первого “Союза” с человеком на борту закончился катастрофой – там действительно были недоработки; космонавты не паниковали.

Гагарин был дублером Комарова; то есть если бы Комаров, понимая, что, скорее всего, погибнет – а он это понимал (про обстоятельства того полета вообще следовало бы написать отдельную книгу; эта история слишком напоминает детектив, потому что запуск “Союза” можно квалифицировать как преднамеренное убийство), отказался лететь на верную смерть, то в ракету пришлось бы лезть Гагарину; именно он 23 апреля ехал с ним в автобусе, в скафандре, с чемоданом, экипированный